В моем доме живет старый миттельшнауцер. Его выпускают погулять со старушкой – матерью хозяина миттельшнауцера. Два раза в день они проходят под моими окнами.

Старушка и пес почти всегда спешат, но у них это плохо получается. То ли там, на верху, их постоянно кто-то ждет из последних сил, то ли за старушкой закреплены еще какие-то золушкины обязанности, которые она постоянно не успевает исполнить и каждое утро изводит цейтнотом и себя, и собаку-ровесницу.

Собака устает первой. На обратном пути, подходя к дому, пожилой, располневший с годами кобель уже едва бредет за старушкой, не смея навсегда отстать и не умея попросить о снисхождении. Поэтому, как только старушка останавливается, старый пес как бы стремглав подбегает к ней и плюхается в ногах. Готовность его присесть всегда столь велика, что в последних шагах к месту посадки его задние лапы уже почти не участвуют, они лишь волочатся за передними в полусогнутом, уже приспособленном для сидения состоянии. Наконец усевшись, пес отдается своей отдышке: его круглый, почти лысый старческий живот судорожно вздымается и опускается в ритме дыхания, синеватый язык вываливается из пасти на всю длину, едва не до груди. Из-под ног старушки вверх устремлены его выпученные глаза - то ли с мольбой, то ли с укором. Она же журчит себе под нос что-то, обволакивает пса замечаниями и резонами - любит помаленьку.